ЦАРСКИЕ СЛУГИ



Евгений Сергеевич Боткин
Евгений Сергеевич Боткин родился 27 мая 1865 года в Царском Селе Санкт-Петербургской губернии.
Как духовная, так и бытовая атмосфера в этой семье была уникальной. А финансовое благополучие рода Боткиных, заложенное предпринимательской деятельностью его деда Петра Кононовича Боткина, – известного в России поставщика чая, – позволяла всем его наследникам вести безбедное существование на проценты от таковой.
В семье Боткиных много музицировали. Сам же Сергей Петрович играл на виолончели под аккомпанемент своей супруги, беря частные уроки у профессора Санкт-Петербургской Консерватории И.И. Зейферта. Таким образом, с самого раннего детства Е.С. Боткин получил основательное музыкальное образование и приобрел тонкий музыкальный слух.
Кроме занятий музыкой, семья Боткиных жила также насыщенной общественной жизнью. На ставшие знаменитыми «Боткинские субботы» собирался столичный бомонд: профессора ИМПЕРАТОРСКОЙ Военно-Медицинской Академии, писатели и музыканты, коллекционеры и художники, среди которых были такие выдающиеся личности, как И.М. Сеченов, М.Е. Салтыков-Щедрин, А.П. Бородин, В.В. Стасов и др.
Уже с детских лет у Е.С. Боткина стали проявляться такие черты характера как скромность, доброе отношение к окружающим и неприятие насилия.
Начальное домашнее образование позволило Е.С. Боткину в 1878 году поступить сразу в 5-й класс 2-й Санкт-Петербургской Классической Гимназии, где почти сразу же проявились его блестящие способности в области естественных наук. Поэтому после окончания этого учебного заведения в 1882 году он поступает на Физико-Математический Факультет ИМПЕРАТОРСКОГО Санкт-Петербургского Университета. Однако пример отца-врача и любовь к медицине оказались сильнее, и уже на следующий год (сдав экзамены за первый курс университета) он поступает на младшее отделение открывшегося Приготовительного Курса ИМПЕРАТОРСКОЙ Военно-Медицинской Академии.
В 1889 году умирает отец Евгения Сергеевича и почти в это же время он успешно оканчивает ИВМА третьим в выпуске, удостоившись звания Лекаря с отличием и именной Пальцевской премии, которую присуждали «третьему по старшинству баллов в своем курсе…»
По окончанию врачебной практики в мае 1892 года Евгений Сергеевич приступает к работе Врача ИМПЕРАТОРСКОЙ Придворной Певческой Капеллы, а с января 1894 года он вновь возвращается к работе в Мариинской больнице в качестве сверхштатного Ординатора.
Одновременно с клинической практикой Е.С. Боткин занимается научными изысканиями, основными направлениями в которых были работы в области иммунологии, сущности процесса лейкоцитоза, защитных свойств форменных элементов крови и др.
В 1893 году Е.С. Боткин вступает в брак с Ольгой Владимировной Мануйловой, а на следующий год в их семье рождается первенец – сын Дмитрий. Забегая немного вперёд, нужно сказать, что в семье Евгения Сергеевича было четверо детей: сыновья – Дмитрий (1894-1914), Юрий (1896-1941), Глеб (1900-1969) и дочь – Татьяна (1899-1986).
8 мая 1893 года Е.С. Боткин блестяще защищает диссертацию на соискание степени доктора медицины по теме «К вопросу о влиянии альбумоз и пептонов на некоторые функции животного организма», которую он посвящает своему отцу. А его официальным оппонентом на этой защите был наш выдающийся соотечественник и физиолог И.П. Павлов.
В 1895 году Е.С. Боткин вновь командируется в Германию, где на протяжении двух лет повышает свою квалификацию, занимаясь практикой в медицинских учреждениях Хайдельберга и Берлина, а также посещает лекции немецких профессоров Г. Мунка, Б. Френкеля, П. Эрнста и др.
В мае 1897 года Е.С. Боткин избирается Приват-доцентом ИВМА.
18 октября 1897 года он читает студентам свою вступительную лекцию, которая весьма примечательна тем, что весьма наглядно показывает его отношение к больным:
«Раз приобретенное вами доверие больных переходит в искреннюю привязанность к вам, когда они убеждаются в вашем неизменно сердечном к ним отношении. Когда вы входите в палату, вас встречает радостное и приветливое настроение – драгоценное и сильное лекарство, которым вы нередко гораздо больше поможете, чем микстурами и порошками. (…) Только сердце для этого нужно, только искреннее сердечное участие к больному человеку. Так не скупитесь же, приучайтесь широкой рукой давать его тому, кому оно нужно. Так, пойдем с любовью к больному человеку, чтобы вместе учиться, как ему быть полезным».
С началом Русско-Японской войны 1904 – 1905 года Е.С. Боткин уходит добровольцем в Действующую Армию, в которой назначается Заведующим Медицинской частью Российского Общества Красного Креста (РОКК) в Маньчжурской Армии.
Однако, занимая эту достаточно высокую административную должность, он, тем не менее, большую часть времени предпочитает находиться на передовых позициях.
Рассказывают, что однажды в Полевой Лазарет был доставлен раненый Ротный Фельдшер. Оказав ему первую помощь, Е.С. Боткин взял его медицинскую сумку и вместо него отправился на передовую.
Свое отношение к участию в этой войне, доктор Е.С. Боткин довольно подробно описывает в своей книге «Свет и тени Русско-Японской войны 1904 – 5 г.г. (Из писем к жене)», изданной в Санкт-Петербурге в 1908 году, некоторые выдержки из которой приводятся ниже:
«За себя я не боялся: никогда еще я не ощущал в такой мере силу своей Веры. Я был совершенно убежден, что как ни велик риск, которому я подвергался, я не буду убит, если Бог того не пожелает, я не дразнил судьбу, не стоял у орудий, чтобы не мешать стреляющим, но я сознавал, что я нужен, и это сознание делало мое положение приятным».
«Удручаюсь все более и более ходом нашей войны, и потому больно, что столько проигрываем и столько теряем, но едва ли не больше потому, что целая масса наших бед есть только результат отсутствия у людей духовности, чувства долга, что мелкие расчеты становятся выше понятий об Отчизне, выше Бога». (Лаоян, 16 мая 1904 г.),
«Сейчас прочел все последние телеграммы о падении Мукдена и об ужасном отступлении нашем к Тельнику. Не могу передать тебе своих ощущений. (…) Отчаяние и безнадежность охватывает душу. Что-то будет у нас в России? Бедная, бедная родина». (Чита, 1 марта 1905 г.).
Ратный труд доктора Е.С. Боткина на занимаемом им посту не остался без внимания его непосредственного начальства и по окончанию этой войны «За отличие, оказанное в делах против японцев», он был удостоен Орденов Святого Владимира II и III степени с мечами и бантом.
Но внешне спокойный, волевой и всегда доброжелательный доктор Е.С. Боткин на самом деле был человеком весьма сентиментальным, на что нам прямо указывает П.С. Боткин в уже упоминаемой книге «Мой брат»:
«….я приехал на могилу к отцу и вдруг на пустынном кладбище услышал рыдания. Подойдя ближе, увидел лежащего на снегу брата (Евгения). «Ах, это ты, Петя, вот пришел с папой поговорить», – и снова рыдания. А через час никому во время приема больных и в голову не могло прийти, что этот спокойный, уверенный в себе и властный человек мог рыдать, как ребенок».
6 мая 1905 года доктор Е.С. Боткин назначается Почетным Лейб-Медиком Императорской Семьи, о чем он узнает, находясь еще в Действующей Армии.
Осенью 1905 года он возвращается в Санкт-Петербург и приступает к преподавательской работе в ИВМА, а в 1907 году назначается Главным Врачом Георгиевской Общины Сестер Милосердия Красного Креста, медицинскую часть которой с 1870 года возглавлял его покойный отец.
После смерти Лейб-Медика Густава Ивановича Гирша, последовавшей в 1907 году, Царская Семья осталась без одного из таковых, вакантное место которого требовало срочного восполнения. Кандидатура же нового придворного врача была названа самой Государыней, которая на вопрос, кого бы она хотела видеть на его месте, ответила: «Боткина». А на вопрос, какого из них именно (в то время в Санкт-Петербурге было два Боткина), сказала: «Того, который воевал». (Хотя родной брат Е.С. Боткина – Сергей Сергеевич был тоже участником минувшей Русско-японской войны.)
Таким образом, начиная с 13 апреля 1908 года, Евгений Сергеевич Боткин стал Почётным Лейб-Медиком Государя Императора Николая II Александровича и Его Семьи, в точности повторив карьерный путь своего отца, который был Лейб-Медиком двух предыдущих Императоров – Александра II и Александра III.
Надо сказать, что к тому времени все Медицинские чины (так официально назывались врачи при Высочайшем Дворе), обслуживающие Царскую Семью, состояли в штате Министерства ИМПЕРАТОРСКОГО Двора и Уделов, представляя собой довольно значительную по количественному составу группу лучших титулованных специалистов по многим врачебным специальностям: терапевта, хирурга, окулиста, акушера, педиатра, дантиста и др.
Свою любовь к больным, Е.С. Боткин перенес и на Августейших пациентов, так как в круг его непосредственных обязанностей входило врачебное наблюдение и лечение все членов Царской Семьи: от неизлечимо больного Наследника Цесаревича до Государя.
Непосредственно сам Государь относился к Е.С. Боткину с нескрываемой симпатией и доверием, терпеливо выдерживая все лечебно-диагностические процедуры.
Но если здоровье Государя было, можно сказать, отменным (если не считать плохой стоматологической наследственности и периодических болей геморроидального характера), то наиболее сложными пациентами для доктора Е.С. Боткина были Государыня и Наследник.
Еще в раннем детстве, принцесса Алиса Гессен-Дармштадская перенесла дифтерию, осложнения после которой с годами сказались в довольно частых приступах ревматизма, периодических болях и отеках в ногах, а также в нарушении сердечной деятельности и аритмии. А, кроме того, развитию таковых в немалой степени поспособствовали и пять перенесенных родов, окончательно подорвавших Ее, и без того слабый организм.
Из-за этих постоянных недугов, извечных страхов за жизнь Своего бесконечно больного Сына и прочих внутренних переживаний, внешне величавая, но по сути очень больная и рано состарившаяся Государыня, была вынуждена отказываться от длительных прогулок, уже вскоре после его рождения. К тому же, из-за постоянных отеков ног, Ей приходилось носить специальную обувь, над размером которой, порой, подшучивали злые языки. Болям в ногах, зачастую, сопутствовали и постоянные сердцебиения, а сопровождавшие их приступы головной боли на недели лишали Государыню покоя и сна, отчего Она была вынуждена надолго оставаться в постели, а если и выходить на воздух, то не иначе, как в специальной прогулочной коляске.
Но еще больше хлопот доктору Е.С. Боткину доставлял Наследник Цесаревич Алексей Николаевич, врожденная и смертельная болезнь которого требовала его повышенного врачебного внимания. И случалось так, что он дни и ночи напролет проводил у его постели, оказывая ему не только медицинскую помощь, но и врачуя не мене важным для любого больного лекарством – человеческим участием к горю больного, отдавая этому несчастному созданию все тепло своего сердца.
И такое участие не могло не найти взаимный отклик в душе его маленького пациента, который однажды напишет своему любимому доктору: «Я вас люблю всем своим маленьким сердцем».
В свою очередь, Евгений Сергеевич также всей душой привязался к Наследнику и всем остальным Членам Царской Семьи, не раз говоря своим домочадцам, что: «Своей добротой Они сделали меня рабом до конца дней моих».
Однако отношения Лейб-медика Е.С. Боткина с Царской Семьей не всегда были такими уж безоблачными. И причиной тому – его отношение к Г.Е. Распутину, послужившее той самой «черной кошкой», которая пробежала между ним и Государыней. Как и большинство верноподданных, знавших о Старце Григории лишь со слов людей никогда с ним не общавшихся, а посему по своему недомыслию всячески муссирующих и раздувающие о нем самые грязные слухи, начало которым положили личные враги Государыни в лице, так называемых, «черных». (Так Государыня называла своих недругов, объединившихся вокруг Двора Черногорских Княжон – Станы Николаевны и Милицы Николаевны, которые стали жёнами Великих Князей Николая Николаевича-младшего и его родного брата Петра Николаевича.) И как ни странно, в них верили не только люди далекие от Высочайшего Двора, но и такие приближенные к нему лица, как и сам Е.С. Боткин. Ибо он, попав под влияние этих слухов и сплетен во вселенском масштабе, искренне уверовал в них, а посему, подобно многим, считал Г.Е. Распутина «злым гением» Царской Семьи.
Но как человек исключительной честности, никогда не изменявший своим принципам и никогда не шедший на компромисс, если таковой противоречит его личной убежденности, Е.С. Боткин как-то отказал даже Государыне в Ее просьбе принять у себя на дому Г.Е. Распутина. «Оказать медицинскую помощь любому – мой долг, – сказал Евгений Сергеевич. Но на дому такого человека не приму».
В свою очередь, это заявление не могло не охладить на некоторое время отношения между Государыней и Ее любимым Лейб-Медиком. Посему после одного из кризисов болезни, случившимся у Наследника Цесаревича осенью 1912 года, когда профессора Е.С. Боткин и С.П. Федоров, а также Почетный Лейб-Хирург В.Н. Деревенко признали себя бессильными перед таковой, Государыня стала еще больше доверять Г.Е. Распутину. Ибо последний, обладая Божьим Даром целительства, не ведомым упомянутым светилам. А посему силой молитвы и заговоров сумел вовремя остановить открывшееся у Наследника внутреннее кровотечение, которое с большой долей вероятности могло бы закончиться для него летальным исходом.
Как врач и человек исключительной нравственности, Е.С. Боткин никогда не распространялся на стороне о здоровье своих Августейших пациентов. Так, Начальник Канцелярии Министерства ИМПЕРАТОРСКОГО Двора Генерал-Лейтенант А.А. Мосолов в своих воспоминаниях «При Дворе последнего Российского Императора» упоминал о том, что: «Боткин был известен своей сдержанностью. Никому из свиты не удалось узнать от него, чем больна Государыня и какому лечению следуют Царица и Наследник. Он был, безусловно, преданный Их Величествам слуга».
Занимая столь высокое положение и будучи весьма близким к Государю человеком, Е.С. Боткин, тем не менее, был весьма далек от какого-либо «вмешательства в Российскую государственную политику». Однако, как гражданин, он просто не мог не видеть всей пагубности общественных настроений, которые считал главными причинами поражения в Русско-Японской войне 1904 – 1905 года. Хорошо также понимал он и то, что разжигаемая врагами Престола и Отечества ненависть к Царской Фамилии и всему Дому Романовых выгодна лишь врагам России – той России, которой на протяжении многих лет служили его предки и за которою он воевал на полях сражений.
Пересмотрев впоследствии свое отношение к Г.Е. Распутину, он стал презирать тех людей, которые сочиняли или повторяли разные небылицы о Царской Семье и Ее личной жизни. И о таких людях он отзывался следующим образом: «Если бы не было Распутина, то противники Царской Семьи и подготовители революции создали бы его своими разговорами из Вырубовой, не будь Вырубовой, из меня, из кого хочешь».
И еще: «Я не понимаю, как люди, считающие себя монархистами и говорящие об обожании Его Величества, могут так легко верить всем распространяемым сплетням, могут сами их распространять, возводя всякие небылицы на Императрицу, и не понимают, что, оскорбляя Ее, они тем самым оскорбляют Ее Августейшего Супруга, которого якобы обожают».
К этому времени не совсем все удачно складывалось и личная жизнь Евгения Сергеевича.
В 1910 году, оставив детей на его попечение, от него уходит жена, увлекшаяся модными в то время революционными идеями, а вместе с ними и молодым, годившимся ей в сыновья студентом Рижского Политехнического Института, который был моложе ее на целых 20 лет. После ее ухода, Е.С. Боткин остался с тремя младшими детьми – Юрием, Татьяной и Глебом, так как его старший сын – Дмитрий к тому времени уже жил самостоятельно. Внутренне сильно переживая уход жены, Евгений Сергеевич с еще большей энергией стал отдавать тепло своей души оставшимся на его попечении детям. И, надо сказать, что те – обожавшие своего отца, платили ему полной взаимностью, всегда ожидая его с работы и тревожась, всякий раз, когда он задерживался.
Пользуясь несомненным влиянием и авторитетом при Высочайшем Дворе, Е.С. Боткин, тем не менее, никогда не использовал таковое в личных целях. Так, к примеру, его внутренние убеждения не позволили замолвить словечко, чтобы выхлопотать «теплое место» даже для своего собственного сына Дмитрия – Хорунжего Лейб-Гвардии Казачьего полка, ушедшего с началом Первой мировой войны на фронт и погибшим 3 декабря 1914 года. (Горечь этой утраты стала незаживающей кровоточащей раной в отцовском сердце, боль от которой сохранялась в нем до самых последних дней его жизни.)
А еще через несколько лет в России наступили новые времена, обернувшиеся для нее политической катастрофой. В конце февраля 1917 года началась, затеянная кучкой изменников, великая смута, которая уже в начале марта привела к отречению Государя от Престола.
Подвергнутые домашнему аресту и содержавшиеся под стражей в Царскосельском Александровском Дворце, Государь и Его Семья, практически, оказалась заложниками грядущих событий. Ограниченные свободой и изолированные от внешнего мира Они пребывали в нем лишь с самыми близкими людьми, в числе которых был и Е.С. Боткин, не пожелавший покинуть Царскую Семью, ставшей ему еще более родной с началом выпавших на Ее долю испытаний. (Лишь на самое короткое время он оставляет Августейшую Семью, чтобы оказать помощь больной тифом вдове его погибшего сына Дмитрия, а когда ее состояние не стало более вызывать у него опасений, Евгений Сергеевич без каких-либо просьб и принуждения возвратился назад к Августейшим Узникам.)
В конце июля 1917 года Министр-Председатель Временного Правительства А.Ф. Керенский объявил Государю и Его Семье о том, что все они вместо поездки в Крым, будут отправлены в один из сибирских городов.
Верный своему долгу, Е.С. Боткин, ни минуты не колеблясь, принимает решение разделить Их участь и выехать в эту сибирскую ссылку вместе со своими детьми. А на вопрос Государя, на кого он оставит своих самых младших детей Татьяну и Глеба, он ответил, что для него нет ничего выше, чем забота об Их Величествах.
Прибыв в Тобольск, Е.С. Боткин, вместе со всеми слугами бывш. Царя, проживал в доме рыбопромышленника Корнилова, расположенном поблизости Губернаторского дома, куда была поселена Царская Семья.
В доме Корнилова Е.С. Боткин занимал две комнаты, где он в соответствии с полученным разрешением мог принимать солдат Сводного Гвардейского Отряда по охране бывшего царя и местное население и куда 14 сентября 1917 года прибыли его дети Татьяна и Глеб.
Об этих последней в своей жизни днях врачебной практики, об отношении солдат, тобольчан и просто приезжавшего к нему издалека местного населения, Е.С. Боткин написал в последнем письме, адресованному «другу Саше»: «Их доверие меня особенно трогало, и меня радовала их уверенность, которая их никогда не обманывала, что и приму их с тем же вниманием и лаской, как всякого другого больного и не только как равного себе, но и в качестве больного, имеющего все права на все мои заботы и услуги».
Жизнь семьи доктора Е.С. Боткина в Тобольске подробно описана в книге воспоминаний его дочери Татьяны «Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции». Так, в частности, она упоминает о том, что, несмотря на то, что личная переписка ее отца подвергалась цензуре, сам он, в отличие от других узников, мог свободно передвигаться по городу, квартира его никогда не подвергалась досмотру, а записаться к нему на прием мог любой, кто пожелает.
Но относительно безмятежная жизнь в Тобольске закончилась с прибытием в него 20 апреля 1918 года Чрезвычайного Комиссара ВЦИК В.В. Яковлева с отрядом боевиков, который объявил Царской Семье, что по распоряжению Советской власти он в самое ближайшее время должен будет вывезти Ее из города, согласно известного только ему маршруту следования.
И вновь, даже в этой ситуации, полной тревог и неизвестности, Лейб-Медик Е.С. Боткин, верный своему врачебному и моральному долгу, отправляется вместе Государем, Государыней, Их Дочерью Марией и др. навстречу своей гибели.
В ночь с 25 на 26 апреля 1918 года они выезжают из Тобольска и следуют на подводах в сторону Тюмени. Но что характерно! Страдая в пути следования от бесконечной дорожной тряски, холода и почечных колик, доктор Е.С. Боткин остается доктором даже в этой нестерпимо болезненной для него обстановке, отдав свою шубу Великой Княжне Марии Николаевне, которая, отправившись в это неблизкое путешествие, не захватила с собой по-настоящему теплых вещей.
27 апреля Августейшие Узники и сопровождающие Их лица добрались до Тюмени, а 30 апреля, после нескольких дней дорожных мытарств и приключений, были доставлены в Екатеринбург, где Е.С. Боткин в качестве пленника был помещен под арест в ДОН.
Находясь в доме Ипатьева, Е.С. Боткин, верный врачебному долгу, делал все для того, чтобы хоть как-то облегчить участь своих Венценосных пациентов.
Вспоминая об этом годы спустя, бывший Комендант Дома особого Назначения Я.М. Юровский писал:
«Доктор Боткин был верный друг семьи. Во всех случаях по тем или иным нуждам семьи он выступал ходатаем. Он был душой и телом предан семье и переживал вместе с семьей Романовых тяжесть их жизни».
Почти тоже самое, более сорока лет спустя вспоминал и его бывший помощник Г.П. Никулин:
«Как правило, всегда ходатаем по всем всевозможным, значит, делам был всегда, вот, доктор Боткин. Он, значит, обращался…»
И в этом они оба были абсолютно правы, так как все просьбы арестованных передавались, либо непосредственно Комендантам ДОН (А.Д. Авдееву или сменившему его Я.М. Юровскому), либо дежурным членам Уральского Облсовета (таковые назначались в первый месяц пребывания Царской Семьи в ДОН, где несли суточное дежурство).
После прибытия в Екатеринбург и размещения в доме Ипатьева перевезенных из Тобольска Августейших Детей, доктор Е.С. Боткин понимает, что его «угасающих сил» для ухода за больным Наследником Цесаревичем явно не хватает.
Поэтому уже на следующий день он пишет на имяА.Г. Белобородова записку нижеследующего содержания:
«Екатеринбург.
24 мая 1918 г.
В [Екатеринбургский] Областной Исполнительный комитет Господину Председателю.
..."Как врач, уже в течение десяти лет наблюдающий за здоровьем семьи Романовых, находящейся в настоящее время в ведении Областного Исполнительного Комитета вообще и в частности Алексея Николаевича, обращаюсь к Вам, господин Председатель, с следующей усерднейшей просьбой. Алексей Николаевич, лечение которого ведет доктор Вл.[адимир] Ник.[олаевич] Деревенко, подвержен страданиям суставов под влиянием ушибов, совершенно неизбежных у мальчика его возраста, сопровождающихся выпотеванием в них жидкости и жесточайшими вследствие этого болями. День и ночь в таких случаях мальчик так невыразимо страдает, что никто из ближайших родных его, не говоря уже о хронически больной сердцем матери его, не жалеющей себя для него, не в силах долго выдерживать ухода за ним. Моих угасающих сил тоже не хватает. Состоящий при нем Клим Григорьевич Нагорный после нескольких бессонных и полных мучений ночей сбивается с ног и не в состоянии был бы выдерживать вовсе, если б на смену и помощь ему не являлись преподаватели Алексея Николаевича – г. Гиббс и в особенности воспитатель его г. Жильяр. Спокойные и уравновешенные, они, сменяя один другого, чтением и переменою впечатлений отвлекают в течение дня больного от его страданий, облегчая ему их и давая тем временем родным его и Нагорному возможность поспать и собраться с силами для смены их в свою очередь. Г. Жильяр, к которому Алексей Николаевич за семь лет, что он находится при нем неотлучно, особенно привык и привязался, проводит около него во время болезни иногда и целые ночи, отпуская измученного Нагорного выспаться. Оба преподавателя, особенно же, повторяю, г. Жильяр, являются для Алексея Николаевича совершенно незаменимыми, и я, как врач, должен признать, что они зачастую приносят больному более облегчения, чем медицинские средства, запас которых для таких случаев, к самолечению, крайне ограничен.
Ввиду всего изложенного, я и решаюсь, в дополнение к просьбе родителей больного, беспокоить Областной Исполнительный Комитет усерднейшим ходатайством допустить г.г. Жильяра и Гиббса к продолжению их самоотверженной службы при Алексее Николаевиче Романове, а ввиду того, что мальчик как раз сейчас находится в одном из острейших приступов своих страданий, особенно тяжело им переносимых вследствие переутомления путешествием, не отказать допустить их – в крайности же хотя бы одного г. Жильяра – к нему завтра же"...
Передавая эту записку адресату, комендант А.Д. Авдеев не удержался от того, чтобы не наложить на нее собственную резолюцию, которая как нельзя лучше выразила его отношение, не только к больному ребенку и доктору Е.С. Боткину, но и ко всей Царской Семье в целом:
«Просмотрев настоящую просьбу доктора Боткина, считаю, что из этих слуг один является лишним, т.е. дети все царские и могут следить за больным, а поэтому предлагаю Председателю Облсовета немедля поставить на вид этим зарвавшимся господам ихнее положение. Комендант Авдеев».
В настоящее время, среди многих исследователей царской темы, которые в своих работах делают определенную ставку на так называемые «воспоминания очевидца» Й. Мейера. (Бывшего военнопленного Австро-Венгерской армии Йоганна Людвига Майера, опубликовавшие таковые в 1956 году в немецком журнале «Семь дней» под названием «Как погибла Царской Семья».)
Впрочем, предоставим слово самому автору этого «исторического бестселлера»:
«(…) Мебиус, Маклаванский и доктор Милютин сидели в комнате Революционного штаба, когда вошел доктор Боткин. Этот Боткин был великаном. (…)
Тогда Маклаванский начал говорить:
– Слушайте, доктор, – сказал он своим приятным, всегда искреннем голосом,– Революционный штаб решил Вас отпустить на свободу. Вы врач и желаете помочь страдающим людям. Для этого Вы имеете у нас достаточно возможностей. Вы можете в Москве взять управление больницей или открыть собственную практику. Мы Вам дадим даже рекомендации, так что никто не сможет иметь что-нибудь против Вас.
Доктор Боткин молчал. Он смотрел на сидящих перед ним людей и, казалось, не мог побороть известного недоверия к ним. Казалось, что он почуял западню. Маклаванский должен был это почувствовать, так как он продолжал убедительно:
– Поймите нас, пожалуйста, правильно. Будущее Романовых выглядит несколько мрачновато.
Казалось, что доктор начинал медленно понимать. Его взор переходил с одного на другого. Медленно, почти запинаясь, решился он на ответ:
– Мне, кажется, я Вас правильно понял, господа. Но, видите ли, я дал царю мое честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив. Для человека моего положения, невозможно не сдержать такого слова. Я также не могу оставить наследника одного. Как могу я это совместить со своей совестью? Вы все же должны это понять...
Маклаванский бросил короткий взгляд на своих товарищей. После этого он обратился еще раз к доктору:
– Конечно, мы это понимаем, доктор, но видите ли, сын неизлечим, это Вы знаете лучше чем мы. Для чего Вы жертвуйте собой для ... ну, скажем мы, для потерянного дела... Для чего, доктор?
– Потерянное дело? – спросил Боткин медленно. Его глаза заблестели.
– Ну, если Россия гибнет, могу и я погибнуть. Но ни в коем случае не оставлю царя!
– Россия не погибнет! – сказал Мебиус резко.
– Мы позаботимся об этом. Большой народ не погибнет...
– Хотите Вы меня разъединить силой с царем? – спросил Боткин с холодным выражением лица.
– Этому я все же не поверю, господа!
Мебиус посмотрел пристально на доктора. Но теперь вступил доктор Милютин.
– Вы не несете никакой ответственности в проигранной войне, доктор, – сказал он слащавым голосом.
– Мы Вам ничего не можем поставить в упрек, мы только считаем своим долгом Вас предупредить о Вашей личной гибели...
Доктор Боткин сидел несколько минут молча. Его взор был устремлен в пол. Комиссары уже верили, что он передумает. Но вдруг облик доктора изменился. Он приподнялся и сказал:
– Меня радует, что есть еще люди, которые озабочены моей личной судьбой. Я Вас благодарю за то, что Вы мне идете навстречу... Но помогите этой несчастной семье! Вы сделаете хорошее дело. Там в доме цветут великие души России, которые облиты грязью политиков. Я благодарю Вас, господа, но я останусь с царем! – сказал Боткин и встал. Его рост превышал всех.
– Мы сожалеем, доктор, – сказал Мебиус.
– В таком случае, поезжайте опять назад. Вы можете ещё обдумать».
Конечно же, этот разговор – чистой воды вымысел, равно как и личности Маклаванского и доктора Милютина.
И, тем не менее, не всё в «воспоминаниях» Й. Мейера оказалось плодом его необузданной фантазии. Так, упоминаемый им «Революционный Штаб» в действительности всё же существовал. (До мая 1918 года он назывался Штабом Революционного Западного фронта по борьбе с контрреволюцией, после чего его сотрудники были зачислены в штат Средне-Сибирского Окружного Комиссариата по Военным делам в котором Й. Мейер стал занимать весьма скромную должность переписчика Агитационного Отдела).
Как и все узники дома Ипатьева, доктор Е.С. Боткин писал письма и получал ответы на них из далёкого Тобольска, где оставались его дочь Татьяна и младший сын Глеб. (В настоящее время в ГА РФ имеются несколько писем Т.Е. Боткиной, которые та написала в Екатеринбург своему отцу.)
Вот отрывок одного из них от 4 мая (23 апреля) 1918 года, в которое она вкладывает всю свою дочернюю любовь:
«(…) Драгоценный, золотой ненаглядный мой папулечка!
Вчера мы были ужасно обрадованы твоим первым письмом, которое целую неделю шло из Екатеринбурга; тем не менее это были наиболее свежие известия о тебе, потому что приехавший вчера Матвеев с которым Глеб разговаривал, не мог нам сказать ничего кроме того, что у тебя была почечная колика <неразб.> этого я ужасно боялась, но судя по тому, что ты уже <неразб.> писал, что здоров я надеюсь, что эта колика была несильная. (…)
Не могу себе представить, когда мы увидимся, т.к. у меня нет никакой надежды на <неразб.> уехать со всеми, но я постараюсь приехать все-таки поближе к тебе. Без тебя здесь сидеть <неразб.> очень скучно, да и бесцельно. Хочется какого-нибудь дела, а не знаешь, чем заняться, да и долго ли придется здесь жить? От Юры за это время было всего одно письмо, да и то старое от 17 марта, а больше ничего.
Пока кончаю, мой дорогой. Не знаю, дойдет ли до тебя моё письмо. А если дойдёт, то когда. И кто же будет читать до тебя...
Целую тебя, мой драгоценный, много, много и крепко – как люблю.
До свидания, мой дорогой, мой золотой, мой любимый. Надеюсь, что скоро увидимся. Целую тебя еще много раз.
Твоя Таня».
Содержась в доме Ипатьева, Е.С. Боткин неоднократно просил коменданта помочь ему отыскать его чемодан с бельём, но и эта, казалось бы, пустяшная просьба осталась без внимания…
Поэтому в своем очередном письме к отцу от 18 (5) мая Т.Е. Боткина сообщала:
«(…) Пишу тебе уже из новых наших комнат и надеюсь, что это письмо дойдет до тебя, т.к. его везет комиссар Хохряков. Он также сказал, что может доставить тебе сундук с вещами, в который я уложила всё, что у нас было из твоих вещей, т.е. несколько фотографий, сапоги, бельё, платье, папиросы, одеяло и осеннее пальто. Аптеки я тоже сдала комиссару как имущество семьи, не знаю, получишь ли ты наше письмо. Я же тебя крепко-прекрепко обнимаю, мой ненаглядный, за твои такие хорошие и ласковые письма».
Писал письма из ипатьевского дома и Евгений Сергеевич. Писал своим младшим детям – Татьяне и Глебу в Тобольск, своему сыну Юрию, а также младшему брату Александру Сергеевичу Боткину. На сегодняшний день известно, по крайней мере, о четырёх его посланиях двум последним лицам. Первые три, датированные 25 апреля (8 мая), 26 апреля (9) мая и 2 (15) мая были адресованы Юрию, а четвёртое, написанное 26 июня (9 июля), Александру...
Весьма интересено и их содержание. Так, к примеру, в своём первом письме он рассказывал о погоде и на редкость коротких прогулках:
«…Особенно после пребывания на воздухе, в садике, где я большую часть времени сижу. Да и время-то это пока, вследствие холодной и неприятной погоды, было весьма непродолжительным: только в первый раз, когда нас выпустили, да вчера мы гуляли по 55 минут, а то 30, 20 и даже 15. Ведь третьего дня у нас было ещё 5 градусов мороза, а сегодня утром ещё шёл снег, сейчас, впрочем, уже свыше 4 градусов тепла».
Второе, упоминаемое выше письмо было более пространным. Однако примечательно то, в нём он не только не сетует на судьбу, но даже по-христиански жалеет своих гонителей:
«… Пока мы по-прежнему в нашем временном, как нам было сказано, помещении, о чём я нисколько не жалею, как потому, что оно вполне хорошо , так и потому, что в «постоянном» без остальной семьи и их сопровождающих было бы, вероятно, очень пусто, если оно, как надо надеяться, хотя бы тех же размеров, что был дом в Тобольске. Правда, садик здесь очень мал, но пока погода не заставляла особенно об этом жалеть. Впрочем, должен оговориться, что это чисто личное мое мнение, т. к. при нашей общей покорности судьбе и людям, которым она нас вручила, мы даже не задаемся вопросом о том, «что день грядущий нам готовит», ибо знаем, что «довлеет дневи злоба его»... и мечтаем только о том, чтобы эта самодовлеющая злоба дня не была бы действительно зла.
… А новых людей нам уж немало пришлось перевидать здесь: и коменданты меняются, точнее, подмениваются часто, и комиссия какая-то заходила осматривать наше помещение, и о деньгах приходили нас допрашивать, с предложением избыток (которого, кстати сказать, у меня, как водится, и не оказалось) передать на хранение и т. п. Словом, хлопот мы причиняем им массу, но, право же, мы никому не навязывались и никуда не напрашивались. Хотел было прибавить, что и ни о чем не просим, но вспомнил, что это было бы неверно, т. к. мы постоянно принуждены беспокоить наших бедных комендантов и о чем-нибудь просить: то денатурированный спирт вышел и не на чем согревать пищу или варить рис для вегетарианцев, то кипяток просим, то водопровод закупорился, то белье нужно отдать в стирку, то газеты получить и т. д. и т. п. Просто совестно, но иначе ведь невозможно, и вот почему особенно дорога и утешительна всякая добрая улыбка. Вот и сейчас ходил просить разрешения погулять немного и утром: хотя и свежевато, но солнце светит приветливо, и в первый раз сделана попытка погулять утром…
… Кончаю карандашом, т.к. вследствие праздников не мог ещё получить, ни отдельного пера, ни чернил, и я всё пользуюсь чужими, да и то больше всех».
В своём третьем письме Е.С. Боткин также рассказывал сыну про те новые события, которые произошли в месте их нового заключения:
«… Со вчерашнего дня погода резко повернула у нас на тепло, кусок неба, видный из моего, ещё не замалёванного извёсткой окна, – ровно серо-голубого цвета, указывающего на безоблачность, но от всех ласк природы нам немножко суждено видеть, т.к. нам разрешён лишь час в день прогулки в один или два приёма…
… Сегодня я обновляю свою почтовую бумагу, которую мне вчера любезно доставили, и пишу своим новым пером и своими чернилами, которые обновил уже вчера в письме к деткам.Всё это очень, кстати, поспело, т.к. завладевая чужим пером и чернильницей, я постоянно кому-нибудь мешал ими пользоваться, а бумагу, серенькую, уложенную мне Танюшей, я уже давно извёл и писал на кусках писчей; извёл и все маленькие конвертики, кроме одного.
… Ну, вот и погуляли ровно час. Погода оказалась очень приятной – лучше, чем можно было предполагать за замазанными стёклами. Мне нравится это нововведение: я не вижу больше перед собой деревянную стену, а сижу как в благоустроенной зимней квартире; знаешь, когда мебель в чехлах, как и у нас сейчас, а окна – белые. Правда, света, разумеется, значительно меньше и он получается таким рассеянным, что слабым глазам больно, но ведь дело идёт к лету, которое бывает здесь, может быть, очень солнечным, а мы – петроградцы, солнцем не избалованы».
Свой последний в жизни день рождения Е.С. Боткин Евгений Сергеевич также встретил в доме Ипатьева: 27(14) мая ему исполнилось 53 года. Но, несмотря на столь еще, сравнительно небольшой возраст, Евгений Сергеевич уже чувствовал приближение смерти, о чем написал в своём последнем письме к своему младшему брату Александру, в котором вспоминает о минувших днях, изливая всю боль своей души… (Его, довольно объёмный текст, вряд ли стоит приводить, так как он не раз публиковался в различных изданиях. См. Татьяна Мельник (урождённая Боткина) «Жизнь Царской Семьи до и после революции», М., фирма «Анкор», 1993; «Царский Лейб-Медик» Т.Е. Боткина под редакцией К.К. Мельник и Е.К. Мельник. С-Петербург, АНО «Издательство «Царское Дело», 2010 и др.)
Письмо это так и осталось неотправленным (в настоящее время хранится в ГА РФ), о чем позднее вспоминал уже упоминавшийся Г.П. Никулин:
«Боткин, значит… Вот я повторяю, что он всегда за них ходатайствовал. Просил за них что-нибудь там сделать: священника позвать, понимаете, вот…, на прогулку вывести или, там, часики подчинить, или еще что-нибудь, там, какие-нибудь мелочи.
Ну, вот однажды я, значит, проверил письмо Боткина. Писал его, адресовал он его сыну на Кавказ.
«Вот, дорогой мой (забыл, там, как его звали: Серж или не Серж, неважно, как), вот я нахожусь там-то. Причем, я должен тебе сообщить, что когда царь-государь был в славе, я был с ним. И теперь, когда он в несчастье, я тоже считаю своим долгом находиться при нем. Живем мы так и так (он «так» – это завуалировано пишет). Причем, я на подробностях не останавливаюсь потому, что не хочу утруждать…, не хочу утруждать людей, на обязанностях которых лежит чтение [и] проверка наших писем».
Ну, вот это было единственное письмо при моем… Больше он не писал. Письмо [это], конечно, никуда не отправлялось».
И свой последний час Е.С. Боткин встретил вместе с Царской Семьёй.
17 июля 1918 года, приблизительно, в 1 час. 30 мин. полуночи Евгений Сергеевич был разбужен Комендантом Я.М. Юровским, который сообщил ему, что в виду предполагаемого нападения на дом отряда анархистов, все арестованные должны спуститься в подвал, откуда их, возможно, перевезут в более безопасное место.
После того, как доктор Е.С. Боткин разбудил всех остальных, все узники собрались в столовой, откуда проследовали через кухню и смежную с ней комнату на лестничную площадку верхнего этажа. По имеющейся там лестнице в 19 ступеней они в сопровождении Я.М. Юровского, Г.П. Никулина, М.А. Медведева (Кудрина), П.З. Ермакова и двух латышей с винтовками из числа внутренней охраны спустились по оной на нижний этаж и через имеющуюся там дверь вышли во внутренний дворик. Оказавшись на улице, все они прошли несколько метров по двору, после чего вновь зашли в дом и, пройдя через анфиладу комнат нижнего этажа, оказались в той самой, где приняли мученическую смерть.
Описывать весь ход дальнейших событий не имеет смысла, так как об этом писалось множество раз. Однако после того как Я.М. Юровский объявил узникам, что их «принуждены расстрелять», Евгений Сергеевич смог только произнести чуть хрипловатым от волнения голосом: «Так нас никуда не повезут?»
После того, как, путем немалых усилий, Я.М. Юровским наконец-то была остановлена стрельба, принявшая безалаберный характер, многие из жертв оказались еще живы...
«Но когда, наконец, мне удалось остановить, – писал он позднее в своих воспоминаниях, – я увидел, что многие еще живы. Например, доктор Боткин лежал, оперевшись локтём правой руки, как бы в позе отдыхающего, револьверным выстрелом [я] с ним покончил…»
То есть, Я.М. Юровский прямо сознаётся в том, что лично застрелил бывшего Лейб-Медика Е.С. Боткина и чуть ли не гордится этим…
Что ж, время всё расставило по своим местам. И ныне те, кто считал себя «героями Октября» перешли в разряд заурядных и убийц и гонителей Русского Народа.
А христианский подвиг Евгения Сергеевича Боткина, как продолжателя славной врачебной династии и человека долга и чести, даже спустя десятилетия не остался незамеченным. На состоявшемся 1 ноября 1981 года Поместном Соборе РПЦЗ он был причислен к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших под именем Святого Новомученика Евгения Боткина.
17 июля 1998 года останки Е.С. Боткина были торжественно захоронены вместе с останками Членов Царской Семьи в Екатерининском приделе Собора Петра и Павла в Санкт-Петербурге.
Анна Степановна Демидова
Анна Степановна (Стефановна) Демидова родилась 14 января 1878 года в Череповце.
Ее дед – мещанин Александр Андреевич Демидов состоял в должности первого Директора Череповецкого Общественного Банка.
Отец Анны Демидовой – Степан (Стефан) Александрович Демидов – человек, пользующийся в городе большим уважением, был Гласным и Казначеем Череповецкой Городской Думы, а также Череповецкого Уездного Собрания. Мать – Мария Ефимовна – домашняя хозяйка.
Семья Демидовых владела землей, недвижимостью в виде двух двухэтажных каменных зданий с тремя квартирами и торговыми заведениями: магазином колбас, готового платья и ювелирной лавкой. В двухэтажном же деревянном флигеле располагалась слесарная мастерская. Имелись также и надворные постройки.
Но, пожалуй, самым важным делом жизни Степана Александровича была его служба в Правлении Череповецкого Общества взаимного от огня страхования, в котором он состоял в должности председателя. И, надо сказать, что в этом деле он немало преуспел.
Так, благодаря его усердию, город Череповец, как писалось в отчетах, «… по своей горимости» относился «… к группе самых счастливых городов России». Ибо в городе, где большинство домов были деревянными, сия проблема имело первостепенное значение.
У Анны или Нюты, как ее звали родные, было два брата – Александр и Степан, а также младшая сестра Елизавета 1883 года рождения.
Всем своим детям С.А.Демидов дал прекрасное образование.
Брат С.С. Демидов занимался меценатской деятельностью, состоя одним из учредителей Череповецкого Дома Трудолюбия, ежегодно внося деньги на его развитие, а также на содержание находившегося при нем училища и бесплатной столовой для бедных.
Сама же Анна Демидова вместе с сестрой Елизаветой (та училась немногим позднее) окончила с отличием Череповецкую Мариинскую женскую гимназию и получила аттестат домашней учительницы истории.
Восьмой – выпускной класс этого учебного заведения был педагогическим, то есть её выпускницы могли преподавать как в городских учебных заведениях, так и работать в сельских школах. По своему статусу, это учебное заведение было всесословным. Но слишком высокая заработная плата за обучение вносила свои «коррективы», не позволяя поступать в него всем желающим.
Затем, по одной из версий, Анна поступила в Ярославский Институт благородных девиц, основанный в 1816 году французом Луи Дювернуа, где на весьма профессиональном уровне преподавались такие предметы, как домоводство, музыка, рисование и рукоделие. Более же серьёзные предметы считались необязательными, а посему не были включены в программу обучения.
Однако по другим сведениям, которые вызывают больше доверия, Анна Демидова окончила Леушинскою школу при расположенном в Санкт-Петербурге женском Иоанно-Предтеченском монастыре, основанную его настоятельницей – игуменьей Таисией. Здесь, также как и в Ярославском Институте благородных девиц, наряду с прочими дисциплинами, также очень серьезно было поставлено дело обучения подобных прикладных дисциплин – рисования, рукоделия и пр. к которым, правда, прибавилась ещё и иконопись.
Обучаясь в этом учебном заведении, А.С. Демидова быстро становится одной из лучших учениц, а на периодически проводимых выставках ученических работ воспитанниц этого учебного заведения, её работы обычно занимают первые места
Поэтому, по существующему семейному преданию, посещавшая эту выставку Государыня Императрица Александра Фёдоровна, обратила Свое внимание на работу Анны Демидовой, от которой пришла в полный восторг, так как сама занималась рукоделием и знала в нем толк.
Желая видеть лично автора таковых, Она встретилась с Анной, а поговорив с ней, почти сразу же предложила ей, как выпускнице, место Камер-Юнгферы.
Однако, как бы там ни было, но в штат Гофмаршальской Части А.С. Демидова была зачислена 13 января 1898 года и «…определена к комнатам Е.И.В. ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ Александры Федоровны».
Должность Камер-Юнгферы комнатных девушек обязывала ко многому. В соответствии с программой очередного дня Государыня сама составляла список вещей, которые она предполагала надеть на следующий день. А так называемые комнатные девушки тщательно готовили эту одежду, выкладывая её в гардеробной Императрицы, которая располагалась в комнате № 1 антресольного этажа Александровского Дворца. В этой комнате, в десятках дубовых шкафов хранились многочисленные платья и костюмы Государыни, сшитые в мастерских Торгового дома «А. Бризак», а также известными в то время частными модельерами Н.П. Ламановой, О.Н. Бульбенковой (фирма М-mе Оlga) и др.
Однако главным делом Анны Демидовой было обучение Великих Княжон шитью, вышиванию, вязанию и прочему рукодельному мастерству.
Элегантная и образованная Анна Демидова, прекрасно музицирующая на фортепиано и знавшая несколько иностранных языков, поселилась в одной из комнат в Александровском Дворце. А её ближайшей подругой на протяжении многих лет, стала Камер-Юнгфера при Комнатах Августейших Детей ИХ ИМПЕРАТОРСКИХ ВЕЛИЧЕСТВ Елизавета Николаевна Эрсберг.
По заведенному в то время порядку, весь штат дворцовой прислуги получал вполне приличное жалование, а состоящие в нем лица могли приглашать к себе в гости родственников, которых принимали и размещали в помещении Царскосельского Лицея. (Именно благодаря этому обстоятельству, рядом с Анной на протяжении нескольких лет, проживала ее родная сестра Елизавета, содержание и проживание которой полностью осуществлялось за счёт Анны.)
В один из своих приездов в Царское Село, Елизавета Демидова познакомилась с молодым Прапорщиком Фёдором Михайловичем Юткиным, проходившем в то время службу в располагавшейся Ораниенбауме Офицерской Стрелковой Школе. В феврале 1910 года они обвенчались на родине невесты, в сохранившемся до настоящего дня Воскресенском соборе, стоящем на берегу Шексны. Уже на следующий год в их семье родился первенец – дочь Ия, а ещё через год – сын Алексей.
В отличие от своей сестры, Анна не могла до конца обустроить свою личную жизнь. Ибо для всех комнатных девушек имелось одно непременное условие: все они должны были быть девицами. Выходившие же замуж, получали расчет.
Нюта Демидова (так ее стала называть и Государыня) была чрезвычайно привязана к Царской Семье. Но свою особую, нерастраченную материнскую любовь она проявляла к младшей Дочери Августейшей Четы – Великой Княжне Анастасии Николаевне, участие в воспитании которой она принимала с самого раннего ее детства.
Великая Княжна платила ей тем же, свидетельством чему, чудом сохранившаяся в семейном архиве, ныне проживающих в Череповце родственников Анны почтовая карточка у родственников Анны почтовая карточка с изображением мадонны, отправленная из Парижа в 1906 году:
«Дорогая Нюта! Поздравляю тебя с праздниками и желаю провести их по возможности с веселием. Хотя пишу немного поздно, но лучше поздно, чем никогда. АНАСТАСИЯ»
За свою долголетнюю и беспорочную службу Царской Семье А.С. Демидовой и всем ее родственникам было пожаловано Потомственное Дворянство.
Годы спустя, старая няня Алексея – сына Е.С. Демидовой как-то спросила его уже повзрослевшую дочь Нину:
– Ты знаешь что-нибудь о другой своей бабушке Анне Демидовой? Нет?! А я помню, как она приезжала в Череповец в 1907 году. Народ её встречал. Стояли вдоль дороги от вокзала до самого дома…
За несколько лет до начала Первой мировой войны, Анна Демидова некоторое встречалась с инженером-путейцем Николаем Николаевичем Эрсберг – родным братом Е.Н. Эрсберг. Но слух об их романе быстро распространился среди служителей Высочайшего Двора, которые, чуть ли не открыто, стали поговаривать об их скорой свадьбе. Однако из-за привязанности к Царской Семье и принципиальном нежелании Нюты менять ставший столь привычным для нее жизненный уклад, их брак не состоялся.
21 февраля 1913 года А.С. Демидова в числе прочих многочисленных слуг была награждена Светло-бронзовой медалью «В память 300-летия Российского Императорского Дома Романовых».
На протяжении всей своей службы при Высочайшем Дворе, Анна Демидова всегда находила время для того, что черкнуть, хотя бы пару строк сестре и другим близким родственникам, жизнь и судьба которых волновала её, даже в самых мелочах… И примером сему – ещё одна сохранившая открытка, отправленная ей из Москвы в Череповец в декабре 1914 года:
«Милая сестра! Как ты себя чувствуешь? Где и что твой муж? Не получил ли к 6-му производства? Я сижу одна в Москве, 13-го буду в Царском. Что твои ребятишки? Я вчера их видела во сне. Очень бы хотелось посмотреть на всех вас… Нюта».
Сразу же после начала Февральской Смуты 1917 года, А.С. Демидова, в числе немногочисленной верной прислуги, продолжала оставаться в Александровском Дворце, откуда вскоре переслала в Череповец своей сестре Елизавете кое-что из личных и носильных вещей, а также альбомы с фотографиями, которые до сих пор хранятся в личном архиве ее внучатой племянницы Нины Алексеевны Демидовой.
Но этого не случилось. Романовы вместо берегов туманного Альбиона были сосланы в далекий сибирский город Тобольск.
Как и большинство слуг, А.С. Демидова была уволена со службы за Упразднением Гофмаршальской Части на основании Приказа Народного Комиссара Имуществ В.А. Карелина от 15 января 1918 года с назначением ей постоянного пособия в сумме 150 рублей в год в соответствии с Отношением Административного Отдела Н.К.И. Р.С.Ф.С.Р. за № 3485.
Благодаря дневнику, который А.С. Демидова вела с относительной регулярностью во время переезда из Царского Села в Тобольск и первые дни проживания в этом городе, стали известны многие интересные подробности проживания и быта Царственных Узников:
«2 августа 1917 года
Итак, наш отъезд состоялся. В понедельник 31-го шла усиленная укладка вещей (а я всё ещё надеялась, что наш отъезд – неизвестно куда? Не состоится и будет отложен, хотя бы на несколько дней). В понедельник 31 июля в начале 12 часа ночи начали выносить сундуки вниз в круглый зал (туда же выносили людской багаж и кухонный). Красивый круглый зал напоминал таможню. Каждый должен был следить за своим багажом, чтобы ручной багаж не перепутали. В 12 ч. ночи все отъезжающие находились в зале и смотрели, как выносили багаж в сад через балкон, к которому вплотную подходили грузовики. О, ужас, шел второй час, а багаж не уменьшался, и мы видели, что раньше 3-х часов не перенесут всего (а поезд должен отойти в час!). Наконец все перевезли, но тут стали говорить, что наш поезд не вышел еще из Петербурга, и никто не знал почему. В 12 часов приехал Керенский с Михаилом Александровичем и через 10 минут уехал. Началось томление, все устали, ходили сонные как мухи, и никто ничего не понимал. Стали думать, что, пожалуй, сегодня отъезд не состоится. Захотели чай. Принесли чай и все накинулись на него с жадностью. Наконец по уголкам на креслах и на диванах многие задремали, и одна заснула и скатилась со стула.
В 5 часов утра 1-го августа приехали и объявили: «Можно ехать». Мы поехали на Александровский вокзал вместо часа в 5 часов. Солнце взошло, но грустная картина была в минуту отъезда. На балконе стояли все люди и с выражением отчаяния провожали нас... Было четыре мотора, я ехала в последнем с Татьяной Николаевной, Марией Николаевной, Анастасией Николаевной и графиней Гендриковой. Когда мы уселись в поезд и тронулись, было без 10 минут 6 часов утра. Спать не хотелось больше, нервы были натянуты.
Не раздеваясь, я пролежала до 9 часов утра 1-го августа, вымылась и пошла в столовую в 9 ½, где застала Татищева. В час был завтрак с Хозяевами, за исключением Государыни и Алексея Николаевича. Он устал, не спавши до 6 часов. Очень вкусный стол (завтрак и обед делятся на 3 группы). В 5 часов чай в столовой, кто хочет. Выйти нам не разрешается, и на остановках нужно опускать шторы. В 7 ½ была остановка, и мы все пошли гулять; собирали голубицу, бруснику (она еще не созрела). День был утомительно жаркий, даже в 8 часов вечера. Обедали в 8 часов и опять 11 человек (без Государыни и Алексея Николаевича). В 10 часов все улеглись, так как предыдущую ночь не спали.
Сегодня, 2-го августа, все уже знают, «куда» мы едем. Тяжело думать о том, куда нас везут. Пока в дороге, меньше думаешь о том, как будет дальше, но на душе тяжелее, как только вспомнишь, как ты далека от родственников и увидишь ли их опять и когда?! Я пять месяцев не видела ни разу сестры.
Мы проезжаем поля и леса; много заготовлено дров. Видели много выгоревшего и горящего лесу. Сегодня в 6 часов была остановка в поле, и все выходили гулять. Вошли в лес в сопровождении коменданта, его помощников и охраны, которая нас здорово охраняет с двух сторон. В 8 часов был обед – с тем же составом. (Очень хорошо и разнообразно кормят. Повара – китайцы, а подают армяне и один осетин.) Мы едем в международных вагонах – очень чистые и удобные.
Хорошо спала в первый раз после долгого времени. Последние две недели, когда узнала, что нас намереваются «куда-то» отправить, жила нервно, мало спала, волновалась неизвестностью, куда нас отправят. Это было тяжелое время. Только уже дорогой мы узнали, что мы «на дальний север держим путь», и как подумаешь только – «Тобольск», сжимается сердце. Сегодня на одной из остановок (конечно, мы не выходили) кто-то на станции спросил нашего вагонного проводника: «Кто едет?» Проводник серьезно ответил: «Американская миссия», так как на поезде надпись – «Американская Миссия Красного Креста». «А отчего же никто не показывается и не выходит из вагонов?» «А потому, что все очень больны, еле живы...».
Выходили гулять в 6 ½ часов, шли вдоль реки Сылва – приток Камы. Красивый вид. Высокая скалистая возвышенность, покрытая густым лесом. Ходили час, прошли к обрыву. В 8 ½, после обеда, Боткин, Татищев, князь Долгоруков и я играли в вист.
Встала в 8 часов, пила кофе в столовой с Татищевым. Проехали станцию Кунгура. До завтрака читали у себя в купе. Завтракали в час. Едем весь день очень тихо, с большими остановками, чтобы приехать в Тюмень в 10 часов вечера. В 4 часа гуляли в поле. Какие бесконечные поля ржи, овса, пшеницы, ячменя; много уже сжато. Местами овес очень низкий, чуть взошел. Но хлебные поля тянутся на десятки верст. Приближаемся к Тюмени. Ползем почему-то. Стоим в поле без конца. Приехали в 11 часов 15 минут в пятницу вечером в Тюмень. Поезд подошел вплотную к пристани на реке Туре, впадающей в Тобол, и мы из вагонов перешли на пароход, довольно примитивный. Никаких удобств. Первое впечатление самое безотрадное: особенно было тяжело, что для Хозяев ничего не было приготовлено. Все одинаково для всех. Жесткие диваны и ничего больше, даже графинов для воды нет ни в одной каюте. Каюты – довольно большие комнаты с двумя или одним диваном и весьма неудобным умывальником. Рассчитано на людей, не привыкших много умываться. Можно вымыть нос, но до шеи воды не донесешь – мешает кран. Столовая и гостиная приличные. Освещение электрическое. У кого были своя подушка и плед, тот мог прилечь, а то – хоть сиди всю ночь. Прислуга на пароходе – простая женщина и мужичок. Начали переносить ручной багаж и стали устраивать постели. Я легла в 3 часа ночи. В это время переносили весь наш тяжелый багаж. Мы отошли от Тюмени в 5 часов утра. Идем по реке Туре, которая впадает в Тобол.
Почти не спала. Встала в 9 часов утра. Умывальник неудобный, даже мыться, как привыкла, нельзя. По берегу громадные пространства мели, грустный вид. Река Тура очень мелка, местами не более 2-х аршин глубины (ходят только плоскодонные суда), она страшно извилистая и мы сегодня на повороте ткнулись в берег.
Пишу в 11 часов утра. Ночью вошли в реку Тобол. Тобол шире и глубже. Волна бурая. Берега такие же плоские, низкие, такие же оползни. Свежо, проглядывает солнце. Вдали виден мелкий лес. Мы идем скорее. Сказали, что прибудем в Тобольск сегодня в 8 часов вечера. В 12 ½ был завтрак. В 1 час остановились у небольшого села и стояли до трех часов. Стали укладываться. В 4 ½ был чай с холодной закуской. Прибыли в Тобольск в 6 часов. Князь Долгоруков с Макаровым поехали в губернаторский дом, чтобы распределить комнаты. Через два часа они вернулись с печальным известием. О, ужас! Дом почти пустой; без стульев, столов, умывальников, без кроватей и т. д. Зимние рамы не выставлены с лета и грязны, всюду мусор, стены грязны. Словом, дом совсем не был приготовлен. Теперь идет чистка, протапливают печи и покупают мебель, которую в Тобольске найти трудно, так как это, скорее, уездный город, где ничего достать нельзя. Ситцу спросили, – говорят, нигде нет.
Даже чернил нельзя достать. Так мы сидим на пароходе, пока не будет все готово... Да, это был для нас удар.
НаИртыше. Сидим на пароходе. Погода пасмурная, дует холодный ветер с дождем, выглядывает по временам солнце. Идет все время разговор, как нам разместиться, так как в одном доме всем места нет. Нечего делать, все вещи с парохода перевезены в Губернаторский дом, остались с ручным багажом.
Погода переменная, свежо. Ходили в город, в губернаторский дом. Все еще грязно, чистка подвигается медленно, мебели мало и самых необходимых вещей нет. Ужасно грустно. В 3 часа поехали по Иртышу прокатиться, останавливались у берега и выходили погулять в поле. Вечером князь Долгоруков и я играли в бридж.
И сегодня стоим на Иртыше – все на том же месте: у пристани. Утром ходила в город. Смотрела меховые вещи из оленьей шкуры и валенки. Валенки из оленьей шкуры страшно дорогие, 40 рублей, а меховые пальто с шапкой (в одно) 200 рублей. За все здесь запрашивают неимоверные цены. Уже стали повышать цены на съестные припасы, зная, кто сюда приехал.
Сидели весь день дома. В 6 часов дождь перестал, выглянуло солнце. Настенька пошла в город. У Алексея Николаевича заболела рука и ухо; он, бедный, плакал. У Великой Княжны Марии Николаевны повышенная температура – 38,6. Она лежит. Жильяр седьмой день в постели. День ужасно тоскливый.
Сегодня чудный солнечный день. Ходила утром с Настенькой и Долгоруковым в город. Днем в 3 часа двигались на пароходе и выходили на берег гулять, – было очень жарко. Я оставалась на пароходе с Ея Величеством, Великой Княжной Марией Николаевной и Алексеем Николаевичем. Настенька днем ходила в город и купила мне бумагу почтовую и чернила.
Сегодня утром в 10 часов князь Долгоруков, Настенька, Татищев, я, комиссар Макаров ездили смотреть мебель в городе к частным лицам, которые продают.
Утром ходили пить кофе в дом №1 (а наш дом №2). Потом пошла по городу, искать чаши для умывальников. Нашла только два глиняных горшка. Купила утюг в гостином доме. Завтракали и обедали все вместе в доме № 1. После завтрака пошли искать чернильницу. После обеда Алексей Николаевич играл в «Крепость» с Государем и остальные играли в игру: собирать семейство.
Сегодня праздник. Успение Богородицы. Была обедница в 11 часов в зале дома №1. Священник очень симпатичный. После весь день сидела и разбиралась в своих бумагах.
Чудная погода весь день. Выходила, утром искала кувшин, был всего один, за который спросили 6 р. После завтрака с графиней пошли к памятнику Ермака. Вид с горы очень красивый, виден Иртыш. Спустились с горы по ступенькам, которых сто. Солнце палило, и было страшно жарко подниматься (я думаю, градусов 30).
Погода жаркая. Утром Маша пошла купить ведро. 11осле завтрака я пошла отыскивать красильню. Нашла в частном доме, а не магазине. Все здесь очень примитивно. Нигде решительно нет мощеных улиц. После обеда пришла домой в 11 часов.
Погода теплая. В тени 25 градусов. Утром приехала Маргарита Хитрово. Заходила в наш дом и виделась с Настенькой. После завтрака она опять зашла, принесла конфеты, духи и образочки и вместе с Настенькой пошла искать себе комнату. Ничего не нашли. Тогда Хитрово пошла одна на поиски себе комнаты. Вечером пришел судебный следователь и сделал обыск в принесенных ею вещах, но через час вернулся и сказал, что ему необходимо осмотреть и вещи (книги, бумаги и т. д.) графини Гендриковой. Такой осмотр вещей в комнате графини Гендриковой нас всех очень поразил. Хитрово уже больше к нам не пришла, и на другой день,19-го, ее отправили обратно. Все это очень странно.
Погода дивная, на солнце 37 градусов.
Погода с утра жаркая, днем на солнце 35-36 градусов. Была в зале обедница. Ходила в огород, хотела там почистить грядки, но так все заросло, что не стоит приниматься. Просидела дома, читала газету. Разбиралась в бумагах.
Погода такая же, как и вчера. Утром с 11-ти до 1-го часа читала с Алексеем Николаевичем. После завтрака пошла искать красильню.
Погода такая же. Читали с Алексеем в 6 часов в его комнате. После завтрака ходила с Машей, показала ей, где живет прачка.
Погода такая же жаркая. 30 градусов на солнце. Утром в 10 часов в саду читали с Алексеем Николаевичем. Маша одна ходила в красильню и купила мне черной тесьмы и черн. бубош. для штопки. В 3 часа я ходила с князем по лавочкам, – искали эмалированные чашки, – нигде нет. Пошел дождь, и через ½ часа опять была чудесная погода.
Погода очень жаркая, на балконе в 2 часа было 34 градуса. Утром читала в столовой с Алексеем Николаевичем. Сейчас купили телеграммы. Рига взята без боя...Какой ужас! Какая тоска. Что же будет дальше? В депешах – арестован Великий Князь Михаил Александрович. Не выходила из дома. В 12 часов приехал Владимир Николаевич Деревенко.
Погода теплая, хорошая, но ветер. Урока у Алексея Николаевича не было. Он простужен, насморк и сильно кашляет. У Анастасии Николаевны болят уши. Ольга Николаевна – насморк уже неделю. В 12 часов дня приехал доктор Деревенко и привез письма.
Погода свежее – ветреная. Уроков не было. После завтрака выходила гулять. Вечером в 9 часов было свежо. Узнали, что Великая Княжна Мария Павловна невеста. Выходит замуж за князя Путятина. Она пишет Великой Княжне Ольге Николаевне и просит сообщить Их Величествам. Пишет, что очень счастлива, и что эта любовь уже полтора года.
Погода свежее. В 11 часов была обедница. В комнате 18 градусов.
Понедельник, 28 августа.
Погода хорошая. В комнате у меня 19 градусов. Удручающее впечатление – Рига взята. Ходила на пристань узнать, когда придет пароход из Тюмени. Татищева мать скончалась.
Ночью шел дождь. Утром свежо. В 11 часов была обедница. Днем в 2 часа выходила на ½ часа. Катя не приехала. Узнали, что Великие Князья Павел Александрович и Михаил Александрович арестованы. Алексей Николаевич – кашель. Завтракал Владимир Николаевич, привез письма от Ольги (В.К. Ол ьга Александровна. – Ю.Ж.), Сони (Баронессы С.К. Буксгевден. – Ю.Ж.)... Я же не выходила.
Ночью в 12 часов пришел пароход «Кормилица», на котором приехала Катя.
Утром в 9 часов с парохода приехала Катя (Е.А. Шнейдер. – Ю.Ж.) . После осмотра её вещей ее впустили ко мне. Погода свежая, но хорошая.
Приехала Клавдия Михайловна (Битнер). Я ее видела из моего окна. Она шла в одном платье сестры милосердия. Тепло.
Воскресенье, 3 сентября.
Был заморозок. Но днем было тепло. Татищев, Настя, князь Долгоруков и я пошли на гору (выражение «пойти на гору» означало на условном языке узников – посетить, расположенный на холме Софийский собор Тобольска), идти было очень жарко.
Вторник, 5 сентября.
Пошла гулять по улице; на солнце так жарко, сняла кофточку. Встретила Клавдию Михайловну. О, Боже! Объявлена «Республика» во главе с Керенским, и это до Учредительного собрания.
Пятница, 8 сентября.
В первый раз пошли все и Их Величества пешком вцерковь. На возвратном пути из церкви собралась толпа – держали себя чинно. Весь день никуда не выходила. Погода дивная, тепло.
Воскресенье, 10 сентября.
С 12 часов была ясная погода. В церковь не пошли; была дома обедница. Днем сидела дома и читала. Вечером, как всегда, было чтение. Читал Долгоруков.
Понедельник, 11 сентября.
Погода с утра солнечная и теплая. Писала Клавдии Михайловне и дала ей список учебников. Вечером – чтение, читал Государь
Вторник, 12 сентября.
С утра пасмурно. Днем солнце – тепло. Занималась с Алексеем Николаевичем. От 3-х до 4-х часов была со всеми в огороде. Вечером чтение до 11 часов, читал Боткин.
Среда, 13 сентября.
Погода дождливая – страшная грязь. От 9 до 10 занималась с Алексеем Николаевичем. Днем выходила. Купила сапожную мазь, эмалевую краску для ведра. Выкрасила свое жестяное ведро. Вечером в зале дома №1 была всенощная. Я не оставалась на чтение, т. к. надо было в четверг вставать в 7 часов. Маша страшно кашляет, был Боткин.
Четверг, 14-го сентября.
Встала в 7 часов, т. к. обедня в церкви и начало в 8 часов. Пошли «все» вместе. Если бы не были через дорогу положены доски, нельзя было бы пройти – такая непролазная грязь. Служба была для Их Величеств – без публики. Пришли из церкви – пили кофе. Сегодня утром приехала Виктория Владимировна Николаева (правильно – Викторина Владимировна Николаева – воспитательница Графини А.В. Гендриковой. – Ю.Ж.) к Гендриковой и дочь Боткина. Получили открытку от Ольги от 6-го сентября.
Пятница, 15-го сентября.
Погода опять хорошая. Занималась с Алексеем Николаевичем. Не гуляла».
21 августа 1917 года, по распоряжению Министра-Председателя А.Ф. Керенского в Тобольск для надзора за Августейшими Узниками был назначен «Комиссар по охране бывшего царя и его семьи», коим по рекомендации «бабушки русской революции» Е.К. Брешко-Брешковской стал член партии эсеров и бывший «народоволец» В.С. Панкратов, осуждённый в 1883 году осуждённый на 20 лет каторжных работ за убийство жандарма.
В настоящее время в ГА РФ находятся два таких удостоверения, принадлежащих ранее Е.С. Боткину и А.С. Демидовой.
При перевозе Царской Семьи из Тобольска в Екатеринбург в апреле 1918 года, вместе с Ней продела этот нелегкий путь и Анна Степановна Демидова, по прибытию в который она, была помещена под арест в ДОН.
Находясь на положении арестованной в доме Ипатьева, Анна Степановна выполняла всю работу, связанную с приготовлением пищи и рукоделием, заключающемся, как правило, в починке и штопке постельного белья, чему она обучала Великих Княжон.
Так, в дневнике Государыни за 27 мая имеется запись: «Дети штопают постельное белье с Нютой [Демидовой]».
В ночь с 16 на 17 июля 1918 года А.С. Демидовы была разбужена доктором Е.С. Боткиным, который сообщил ей об угрозе нападения на дом. Анна Степановна разбудила Великих Княжон, а уже кто-то из них (вероятнее всего Татьяна Николаевна), в свою очередь, разбудил Августейших Родителей, которым сообщили о случившемся.
Несмотря на предупреждение Я.М. Юровского не брать с собой никаких вещей, узники все же ослушались и взяли с собой ничего не значащую мелочь, в которой находились предметы первой необходимости, которые могли им пригодится на случай возможной дороги.
Почти всем участникам и соучастникам этого убийства наиболее запомнился тот факт, что, шествуя к месту своей гибели, А.С. Демидова несла две большие подушки. (Оказавшись в комнате убийства, она одну из них подложит под спину больного Наследника, усаженного в последние минуты своей жизни на стул, «любезно» принесённый Г.П. Никулиным.) А вот вторая подушка так и останется у неё в руках и на небольшое время продлит ее агонию. Но, как покажет ход всех дальнейших событий, именно на долю Анны Степановны Демидовой выпала наиболее мученическая смерть.
Вспоминает цареубийца М.А. Медведев (Кудрин):
«Редеет пелена дыма и пыли. Яков Михайлович предлагает мне с Ермаковым, как представителям ЧК и Красной Армии, засвидетельствовать смерть каждого члена царской семьи. Вдруг из правого угла комнаты, где зашевелилась подушка, женский, радостный крик:
– Слава богу! Меня бог спас!
Шатаясь, поднимается уцелевшая горничная: она прикрылась подушками, в пуху которых увязли пули. У латышей уже расстреляны все патроны, тогда двое с винтовками подходят к ней через лежащие тела и штыками прикалывают горничную».
«Фрельна лежала на полу еще живая. Когда я вбежал в помещение казни я крикнул, чтобы немедленно прекратили стрельбу, а живых докончили штыками, но к этому времени в] живых остались только Алексей и Фрельна. Один из товарищей в грудь фрельны стал вонзать штык американской винтовки «Винчестер» штык вроде кинжала, но тупой и грудь не пронзил, а фрельна ухватилось обееми руками за штык и стала кричать…»
Его рассказ, существенно дополняют воспоминания еще одного соучастника убийства – караульного наружной охраны А.А. Стрекотина:
«Стрелять в них было уже нельзя, так как двери все внутри здания были раскрыты, тогда тов. Ермаков видя, что держу в руках винтовку со штыком, предложил мне доколоть этих еще оставшихся живыми. Я отказался, тогда он взял у меня из рук винтовку и начал их докалывать. Это был самый ужасный момент их смерти. Они долго не умирали, кричали, стонали, передергивались. В особенности тяжело умерла та особа – дама. Ермаков ей всю грудь исколол».
Так окончила свой земной путь Анна Степановна.
На состоявшемся 1 ноября 1981 года Поместном Соборе РПЦЗ она была причислена к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших под именем Святой Новомученицы Анны Демидовой.
17 июля 1998 года останки А.С. Демидовой были торжественно захоронены вместе с останками Членов Царской Семьи в Екатерининском приделе Собора Петра и Павла в Санкт-Петербурге.